Тринадцать способов убить Лалабелль Рок [Литрес] - Мод Вулф

быть индивидуальностью.

– Разве? – холодно осведомляюсь я.

Почему-то я испытываю разочарование. Не знаю, что я рассчитывала услышать – может, какой-нибудь секрет… Новая информация ничего не меняет, совсем ничего. И не делает мою задачу более или менее благородной. Моя задача – это то, для чего меня создали. И не важно, куда хочет ехать машина и понравится ли ей вид, когда она доедет до места назначения.

– Конечно, хочется, – говорит Спенсер и хитро ухмыляется. – Даже тебе. Всем Портретам хочется.

Я качаю головой. Я не понимаю.

– Возможно, ты еще не пришла к этому, – говорит он, вытирая рот салфеткой. – Тебе сколько от роду, день? Обычно на это уходит какое-то время, но желание обязательно возникает. Зуб даю. Ты хочешь всегда быть Лалабелль Рок? Или хочешь быть кем-то, отличным от нее? Особенным? Уникальным?

– Вопрос о том, хочу я быть Лалабелль Рок или нет, не стои́т, – говорю я. – Я она и есть. А она – это я.

Еще не договорив фразу, я вспоминаю шарф в горошек.

– Это самый большой недостаток твоей модели, – продолжает Спенсер. – Во всем остальном ты совершенство! Мы, люди, стареем, меняемся, толстеем, худеем, страдаем болезнями суставов. Как только мы останавливаемся в росте, у нас тут же начинается процесс умирания. Наши жизни поднимаются вверх или падают вниз, как волны в океане. Но ты – ты закристаллизовалась. Ты – застывшее мгновение во времени. Ты знаешь, что Портреты не меняются? Вы не болеете. Я не знаю, почему вы, девочки, не радуетесь. Я бы радовался.

Я молчу. Не хочу смотреть ему в глаза, поэтому перевожу взгляд на большой палец его ноги.

Слышу чавкающий звук – это Спенсер ест дыню.

– Ты взяла себе имя? Я знаю, что другие девочки брали. Белль. Лу. Пруденс, естественно. Свою я называю Лулу.

– Я не понимаю, о чем ты говоришь.

– Поймешь.

– Послушай, – говорю я, неожиданно почувствовав раздражение и усталость. Голова болит. Я чую запах кофе, и мне безумно хочется съесть роллов «Калифорния», но инстинкт подсказывает мне, что не надо ничего от него принимать. В голову вдруг приходит мысль, что еда может быть проверкой. – Зачем ты мне все это рассказываешь?

– Просто решил, что ты заслуживаешь того, чтобы знать, – говорит Спенсер и подается вперед над заставленным едой столом, при этом его галстук попадает в миску со сметаной. – Ты думала о том, что будет, если они все исчезнут?

– Нет, – ровным голосом отвечаю я. Я думаю о том, чтобы забить ему глотку сыром, дабы он больше ничего не сказал.

– Я просто хотел сказать тебе, что у тебя есть варианты.

– Варианты?

– Предполагается, что в самом конце останется одна Лалабелль Рок. Кого ты хочешь видеть в этом качестве?

Я сижу неподвижно, а потом заговариваю, правда, очень тихо:

– Ты к чему ведешь?

– Ты и сама отлично знаешь, – говорит Спенсер и толкает бокал с шампанским через стол. – Ты умная девочка. Пей.

– А тебе что до этого? – спрашиваю я. Бокал не беру.

– Я просто излагаю варианты. Я твой агент, это моя работа.

– Ты агент Лалабелль, – медленно говорю я, качая головой.

Он склоняет голову набок.

– А это ты и есть, разве нет? Разве не ты мне это сказала?

Его руки снова ложатся на стол. Улыбка у него спокойная, но под стальным разделочным столом большой палец его ноги возбужденно подергивается.

– Она сказала тебе, что мне нельзя доверять?

– Мне надо идти, – говорю я. – Дело надо делать.

– Видишь вот это? – спрашивает Спенсер и указывает на висящий на стене документ в рамке. Я не могу разобрать, что там написано, но вижу, что его венчает рельефный цветок.

– Да.

– Помнишь, когда его подписали? Ты помнишь тесты? Собеседования? Давай, вспоминай.

Я роюсь в воспоминаниях Лалабелль и нахожу нужные. День, проведенный в загородном здании «Митоза». Офисы с открытой планировкой. Там были кресла в виде подушек, кофейный уголок и настольный футбол. Ее заставили пройти кучу тестов.

– Я вспомнила.

– Это лицензия. Этот клочок бумаги гарантирует твое существование. Ты видишь подписи?

Расплывчато.

– Да.

– Я тоже его подписал, прямо под той частью, где написано, что она не только умственно и физически готова создать тебя, но и финансово жизнеспособна. Ты это видишь?

Я киваю, и он вздыхает и опять откидывается на спинку. Эргономичная поддержка кресла возмущенно скрипит.

– Лалабелль, знаешь ли, не платила за тебя из своего кармана. Студия сама была кровно заинтересована в технологии создания Портретов. Понимаешь, Лалабелль стала для них инвестицией. Студия много чего от нее хочет, но я защищал ее от этого. Знаешь, насчет чего они бьют копытом прямо сейчас? Соорудить витрину. Взять одну из вас и засунуть за стекло рядом с Лесли Байс, Китамурой Хиной и другими топовыми брендами. Музей живых кукол.

Я не двигаюсь, мой взгляд устремлен на лицензию. Я размышляю над воспоминаниями Лалабелль в конторе «Митоза». Сотрудник тогда сказал ей, что их первым заказом были портреты детей-актеров. Чтобы настоящие дети не утомлялись на съемочной площадке.

– Я, естественно, сказал «нет», – говорит Спенсер неожиданно мягким тоном. – Хочу, чтобы ты знала. Я не такой уж плохой парень. Моим главным приоритетом всегда была Лалабелль. Это моя работа – защищать ее. И, следовательно, тебя. Ты – ее наследие, между прочим. Ты это понимаешь? – Он мгновение смотрит на меня, потом вздыхает. – Ладно, я даю тебе возможность подумать над этим. Пригласить ее?

– Нет, – отвечаю я. – Останься здесь. Я предпочитаю делать это в одиночестве.

Спенсер вскидывает руки, демонстрируя свою капитуляцию.

– Ты – клиент… Даже не позволишь мне попрощаться с ней?

– Я спрошу у нее, – говорю я, вставая, – если она захочет.

Оставляю его со всей этой едой. Со всех стен мне вслед смотрят десятки Лалабеллей.

На другой стороне перегородки, разделяющей два помещения, Секретарша печатает электронное сообщение в почте.

– Что, пора? – спрашивает она, поднимая голову и глядя на меня через очки. – Ты не возражаешь, если